Правила охоты - Виктор О`Рейли

Для де Гювэна этот зал был квинтэссенцией эго Франции: он давал ему ощущение огня, порыва, славы, верности традициям, непрерывности истории и привилегий, а также могущества и силы.

Сейчас огромный зал был пуст.

– Располагайтесь, ребята, – сказал де Гювэн телохранителям. – Я пошел переодеваться.

Он направился к раздевалке, где его должен был ждать Шали. Пьер, один из телохранителей, попытался опередить его, чтобы проверить раздевалку, но де Гювэн нетерпеливым жестом остановил его. Второй охранник, Винсент, улыбнулся и сел на стул у стены. Он не был таким дотошным.

Де Гювэн подумал, что когда-нибудь все эти предосторожности выйдут ему боком. Он и так уже подумывал о том, чтобы вовсе от них отказаться: меньше всего ему хотелось бы обделывать кое-какие свои делишки при свидетелях. Одному Богу известно, что может появиться через несколько лет в каком-нибудь журнале с глянцевитой обложкой. Например, воспоминания, озаглавленные “Частная жизнь парижского банкира глазами его телохранителя”…

Де Гювэн вздрогнул. Во Франции, правда, были законы, направленные на охрану частной жизни, однако в других странах было полным-полно журнальчиков, которые с радостью ухватятся за подобную тему.

Раздевалка – просторное и светлое помещение, выкрашенное белой краской, была разделена тремя рядами высоких деревянных шкафчиков, сделанных еще в начале столетия. Пол был выстлан каменной плиткой, а высокий потолок поддерживали мощные стропила. Едва войдя в раздевалку, де Гювэн услышал стук падающих на пол капель и подумал, что кто-то опять не выключил душ. Впрочем, ему показалось, что звук доносится не из душевой.

Потом да Гювэн почувствовал запах, и по коже его пробежали мурашки. Наверное, ему не забыть этот запах до самой смерти. Он как будто вернулся на десятилетия назад, в Алжир, к своим парашютно-десантным войскам, к изувеченным телам и горам свежих трупов. Потом он вспомнил резню на острове Фицдуэйна.

Это был запах крови и смерти. Недавней смерти…

Помощь была совсем рядом, но в горле у де Гювэна мгновенно пересохло, и он не смог позвать охрану. Потом что-то необычное привлекло его внимание, и он поднял голову. С одного из стропил свисала тонкая, туго натянутая альпинистская веревка, словно к ее свободному концу был подвешен какой-то значительный груз, но до Гювэн не мог его видеть, потому что веревка была привязана к потолочной балке над соседним проходом между шкафчиками.

Де Гювэн облизал пересохшие губы. Что-то словно потянуло его вперед, и он прошел вдоль шкафчиков и завернул за угол, чтобы заглянуть в соседний проход, где висела эта странная веревка. Из фехтовального зала между тем донесся какой-то сухой кашляющий звук, но он не обратил на него никакого внимания, так как все его чувства сосредоточились сейчас на одном – на том, что он увидит.

По кафельному полу растекалось большое, неправильной формы кровавое пятно, которое одним своим краем уже скрылось под шкафами. В самой середине этой страшной лужи кучей лежали окровавленные человеческие внутренности. Де Гювэн невольно поднял глаза. К веревке был подвешен за ноги обнаженный труп Шали, его партнера по фехтованию. Обескровленное тело казалось почти белым. Весь перед, от паха до горла, был рассечен одним страшным ударом, и кишечник свисал до земли.

От страха и неожиданности де Гювэн остолбенел. Затем он издал отчаянный вопль – больше похожий на звериный, чем на человеческий, и выбежал из раздевалки в зал.

Но спасения не обрел. Оба телохранителя – Пьер и Винсент, исполосованные и изорванные в клочья автоматными очередями, валялись на полу.

Перед ним стояли полукругом пять человек. У четверых из них в руках были автоматы с глушителями. Пятой была женщина, очень красивая японская женщина.

В руке она держала меч.

Кэтлин была в Башне, в комнате Бутса, когда до слуха ее донесся негромкий горестный крик, однако она не поняла, что это такое, и не обратила на него внимания.

Крик не повторился, а Кэтлин знала, что когда живешь в старом замке, то усталый мозг иногда выкидывает подобные номера, тем более что снаружи продолжал бушевать шторм. Она ясно слышала свист ветра в щербинах древней каменной кладки и легкий треск старых стропил, и на фоне этих сверхъестественных звуков даже крик совы или другой ночной птицы звучал по-человечески обыденно.

Время было далеко за полночь. Все гости давно отправились отдыхать, и Кэтлин тоже выполняла свою последнюю обязанность – навещала Бутса. Мальчуган ей очень нравился, и они очень подружились. Во сне он выглядел особенно милым. Постель Бутса была сухой, укрыт он тоже был как надо. Все оказалось на редкость в порядке.

На лестнице, однако, дул необыкновенно сильный сквозняк, и занавески на застекленных бойницах колыхались под ветром. Воздух был сырым и холодным. Кэтлин тщательно проверила все окна, но они оказались запертыми. Входные двери она заперла раньше, и теперь лишний раз удостоверилась в этом, взглянув на репетир охранного устройства.

Оставалась только дверь, ведущая на крышу Башни, на дозорную площадку.

Проходя мимо комнаты Фицдуэйна, Кэтлин заметила, что дверь ее приоткрыта, и что внутри никого нет. На полу возле двери валялся ворох скрученных факсов. Кэтлин механически подобрала их, оглядываясь по сторонам в поисках места, куда их можно было бы убрать. Взгляд ее упал на один из документов, и… кровь застыла в жилах Кэтлин.

Она стала читать дальше. Это была записка, сделанная от руки почерком Килмары, перевод заключения парижской полиции. Очевидно, Килмара прислал этот документ вместе с фотографиями сразу после телефонного разговора с Фицдуэйном. Полицейские снимки были переданы с высокой четкостью, и хотя они попали к Фицдуэйну в черно-белом исполнении, основные и самые важные детали запечатлелись на них совершенно ясно. Кэтлин почувствовала подступившую к горлу тошноту. Бумаги вывалились у нее из рук, Кэтлин зашаталась, привалилась к дубовому косяку двери, и ее вывернуло наизнанку.

Немного придя в себя, она наконец поняла, что значил этот крик горя, который послышался ей некоторое время назад. Чувствуя нечто вроде паники, Кэтлин повернулась и побежала вверх по стертым каменным ступеням.

Стоило только ей показаться на дозорной площадке, как по лицу ее хлестнули холодные капли дождя, подхваченные пронизывающим ветром, который дул со скоростью шестидесяти миль в час. Кэтлин мгновенно промокла и замерзла, к тому же мокрые волосы залепили ей глаза, и она почти ничего не видела. Усталость, ужас от прочитанного и неистовая ярость бури заставили молодую женщину растеряться.

Ничего не соображая, она попятилась назад и сильно ударилась спиной о зубец стены. Порыв сильного ветра, смешанного с дождем, снова толкнул ее, и Кэтлин взмахнула руками в поисках чего-нибудь подходящего, за что она могла бы схватиться. Только сейчас она осознала, где находится, и что этому бешеному ветру вполне по силам столкнуть ее в промежуток между зубцами стены вниз, в темноту, на острые скалы или в бушующий прибой.

Гранитные зубцы, огораживающие дозорную площадку, были пронизывающе холодными и скользкими на ощупь, однако только опираясь на них Кэтлин сумела выпрямиться и обрести равновесие.

Потом Кэтлин отвела с глаз волосы. Она попыталась позвать Фицдуэйна, но ее слабый крик утонул в безумной ярости бури. Шум ветра и моря, гром и шелест дождя сливались в невообразимой какофонии звуков, способной заглушить и артиллерийскую пальбу.

Темнота на площадке была почти полной. Кэтлин удалось разглядеть только тусклое пятно света, который вырывался из двери на лестницу, но все остальное было скрыто непроницаемо-плотной пеленой дождя и ночной темнотой.

Фицдуэйн был где-то здесь. Больше ему некуда деться. Именно сюда он любил подниматься, чтобы подумать о чем-то, причем на погоду он никогда не обращал внимания. Сюда он приходил любоваться восходами и закатами, и здесь наслаждался неукротимой мощью стихий. Кэтлин чувствовала, что Данклив и эта дикая земля вокруг него въелись в плоть и кровь не одного поколения Фицдуэйнов.

Как– то раз она даже спросила его об этом, и Фицдуэйн честно попытался ей объяснить, однако обоим было понятно, что слова могут лишь примерно отобразить то, что он чувствовал.

– Эта невозможно описать, – сказал он ей тогда с легкой улыбкой. – Мне нравится дерзкая агрессия ветра, одновременно жестокая и восхитительная, нравятся удары мельчайших брызг и йодистый запах моря, мне нравится ощущать свое единение с этой неприрученной и прекрасной сизой. Это – часть моего детства и часть меня самого. Больше я, пожалуй, ничего сказать не смогу.

Он был совершенно удивительным человеком, обладающим душой поэта и снедаемым неутоленной жаждой приключений, но Кэтлин понимала, насколько опасным может быть подобное сочетание в мире, который относится к живому с пренебрежением и без жалости.